Ну и мороз, я весь потрескиваю! — сказал снеговик. — Ветер так и кусает! А глазастое уставилось и смотрит!
Это он про солнце говорил, оно как раз заходило.
— Ни за что не заставишь меня моргнуть, удержусь! Вместо глаз у него были два больших треугольных осколка черепицы; вместо рта — обломок старых граблей, а потому он был с зубами.
Родился он под радостные крики мальчишек, звон бубенчиков на санях да щелканье кнутов.
Солнце зашло, и в небе появилась полная луна, круглая, ясная и чудесная.
— Снова оно светит, теперь с другой стороны, — сказал снеговик. Он-то думал, что это солнце вновь показалось. — Я отучил-таки его глазеть! Ему остается лишь висеть себе да светить, чтобы я мог видеть самого себя. Знать бы только, как сдвинуться с места! Так хочется побежать! Если бы мог, покатался бы на льду, как те мальчишки, но я не умею передвигаться.
— Прочь! Прочь! — залаял старый цепной пес. Он немножко охрип с непривычки — ведь когда-то он жил в доме да грелся у печки. — Солнце, пожалуй, научит тебя бегать! Я-то видел, что стало в прошлом году с таким, как ты, да и с его предшественником тоже. Прочь! Прочь! Все убрались прочь!
— Не пойму я тебя, приятель! — сказал снеговик. — Та, наверху, научит меня бегать? — Снеговик говорил про луну. — Да она сама от меня убежала, когда я посмотрел на нее в упор, а теперь подкралась с другой стороны.
— Много ты смыслишь! — сказал цепной пес. — Тебя ведь недавно вылепили! То, что ты видишь, называется луна, а то, что закатилось, — солнце, и завтра утром оно вернется на небо; вот тогда оно и научит тебя передвигаться — прямо в ров убежишь. Погода вскоре переменится, я чую — левая лапа заныла. Переменится.
— Трудно его понять, — сказал снеговик, — но сдается мне, что он говорит недоброе. А та, что пялится на меня и закатывается за край неба — он называет ее солнцем, — тоже мне не друг, чую.
— Прочь! Прочь! — залаял цепной пес, трижды повернулся вокруг себя и забрался в конуру спать.
Погода и в самом деле переменилась. К утру вся окрестность была окутана густым влажным туманом; на рассвете подул ледяной ветер и затрещал мороз. Но что за красивое зрелище предстало при восходе солнца! Все деревья и кусты засверкали от инея, точно лес из белых кораллов, их ветви были словно усыпаны белоснежными цветочками. Мельчайшие веточки, которых летом и не видно из-за густой листвы, теперь стали заметны: они составили ослепительно белое кружево, и от каждой ветки лилось сияние. Плакучая береза покачивалась на ветру, она ожила, как летом. Это было несравненное великолепие! И когда солнечные лучи осветили все вокруг, как же засверкал иней на деревьях, точно их осыпали алмазной пылью, а на снегу переливались крупные бриллианты. Можно было подумать, это загорелись бесчисленные крошечные огоньки, белее самого снега.
— Что за прелесть! — сказала девушка, выйдя с молодым человеком в сад. Они остановились как раз около снеговика и залюбовались сверкающими деревьями. — Летом такого великолепия не увидишь! — сказала она, и глаза ее засияли.
— И такого молодца — тоже, — сказал молодой человек, показывая на снеговика. — Какой красавец!
Девушка рассмеялась, кивнула снеговику и закружилась со своим другом по снегу; под ногами у них поскрипывало, точно они ступали по крахмалу.
— Кто эти двое? — спросил у пса снеговик. — Ты ведь живешь на дворе дольше меня, знаешь их?
— Конечно! — ответил пес. — Она гладила меня, а он давал мне косточки. Таких я не кусаю.
— А что они собой представляют? — спросил снеговик.
— Парр-рочку! — прорычал цепной пес. — Переедут они в конуру и будут вместе глодать кости. Прочь! Прочь!
— Они такие же знатные, как ты и я? — спросил снеговик.
— Да они же господа! — ответил пес. — Как же мало знает тот, кто только вчера родился! Это я по тебе вижу! Я так умудрен и возрастом, и знаниями, со всеми знаком! Знавал я и иные времена, когда не мерз тут на цепи. Вон! Вон!
— Отличный мороз, — сказал снеговик. — Рассказывай дальше! Только не греми цепью, это грохот мне надоел.
— Прочь! Прочь! — пролаял пес. — Я был щенком, маленьким и хорошеньким, как они говорили, и полеживал на бархатных креслах в доме, и на коленях у знатных господ. Меня целовали в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками. Звали меня лапулей, малышом, но потом я подрос и стал для них слишком большим. Отдали тогда меня ключнице, и попал я в подвал. Ты можешь заглянуть туда, с твоего места он виден. Можешь заглянуть в каморку, где я зажил хозяином, именно хозяином у ключницы. Там хоть и пониже было, да зато лучше, чем наверху: меня больше не тискали и не мучали дети. Кормили меня по-прежнему хорошо, даже еще вкуснее! У меня имелась своя собственная подушка, и еще там была изразцовая печь, чудеснейшая вещь в такие холода! Я целиком заползал под нее, так что меня не было видно. О, об этой печке я тоскую до сих пор! Прочь! Прочь!
— Разве печка так хороша? — спросил снеговик. — Она похожа на меня?
— Ни капельки! Черна как уголь! У нее длинная шея и медное брюхо. Пожирает она дрова, да так, что из пасти у нее пышет огонь. Быть рядом с ней, поближе, под ней — настоящее блаженство! Загляни в окно и сам ее увидишь!
Снеговик посмотрел туда и действительно увидел черную блестящую штуку с медным брюхом; внизу горел огонь. Снеговика охватило вдруг странное чувство; он никак не мог объяснить его, но ощутил нечто неведомое, что, однако, знакомо всем людям, ведь они не снеговики.
— Зачем же ты оставил ее? — спросил снеговик у пса. Он чувствовал, что печка должна быть существом женского пола. — И ты мог покинуть такое место?
— Пришлось поневоле, — сказал цепной пес. — Они вышвырнули меня и посадили на цепь. Дело в том, что я укусил за ногу младшего барчука — он отнял у меня кость. Кость за кость, — подумал я... Но они рассердились, и с тех пор я на цепи, к тому же потерял голос... Слышишь, как охрип? Прочь! Прочь! Так все и закончилось.
Но снеговик уже не слушал пса; он не сводил глаз с подвала, так и заглядывал в каморку ключницы, где стояла на четырех железных ножках печка величиной с самого снеговика.
— Во мне что-то странно поскрипывает, — проговорил он. — Неужели я никогда не попаду туда? Это ведь такое невинное желание, а невинные желания сбываются. Это моя самая заветная, моя единственная мечта, и будет несправедливо, если она не сбудется. Мне надо туда, я хочу прижаться к печке, даже если придется разбить окно.
— Тебе туда не попасть, — сказал цепной пес. — Если приблизишься к печке, тебе конец! Конец!
— Мне и так скоро конец, — возразил ему снеговик. — Того и гляди, развалюсь.
Целый день стоял снеговик и смотрел в окно. В сумерках каморка выглядела еще соблазнительнее: печка светила так ласково, как не светить ни луне, ни даже солнцу. Нет, так может светить только огонь в печке. Когда открыли дверцу, из печки привычно взметнулось пламя; красный отсвет его упал на белое лицо и грудь снеговика.
— Я больше не выдержу, — сказал он. — Ей так идет высовывать свой язычок!
Ночь выдалась долгая, но не для снеговика; он стоял, погруженный в свои прекрасные мечты — они так и трещали от мороза.
К утру окна подвала замерзли, покрылись чудесными ледяными узорами; лучшего снеговик и пожелать не мог, но они скрывали печку. Оконные стекла не оттаивали, и он не видел ее. Мороз стоял трескучий, вот бы радость для снеговика, но он не радовался. Вот, вроде бы, сколько счастья привалило, но он был несчастен, тосковал о печке.
— Опасная болезнь для снеговика, — сказал цепной пес. — Я тоже страдал ею, но поправился. Прочь! Прочь! Погода переменится.
И погода переменилась, началась оттепель.
Тепла прибавилось, а снеговика поубавилось. Он ничего не говорил, не жаловался, и это плохой признак.
В одно прекрасное утро он рухнул. На месте его торчало нечто вроде палки от метлы, на ней-то мальчишки и укрепили его.
— Теперь я понимаю, почему он тосковал, — заявил цепной пес. — У снеговика внутри была кочерга! Она-то в нем и шевелилась, но все прошло. Прочь! Прочь!
А вскоре и зима прошла.
— Прочь! Прочь! — лаял цепной пес.
А девочки на дворе пели:
Расти, ясминник! Нежною листвой
Склоняйся, ива, над рекой.
Кукушки, жаворонки — все
Весну воспойте в феврале!
Я подпеваю птичкам этим!
Пусть солнышко почаще светит!
А о снеговике никто и не вспоминал.
Примечания
«Снеговик» (Sneemanden) — впервые опубликована в 1861 г. (См. примеч. к сказке «Двенадцать из почтовой кареты».) «Меня упрекали в философской направленности моих последних сказок, что якобы не свойственно моему таланту, и приводили в качестве примера сказку «Камень мудрости» и помещенную в том же томе фантазию «Муза нового века». Последняя, однако, совершенно в духе всех моих сказок. Говорили и писали также, что сказки в этом выпуске слабее моих прежних, а между тем в нем представлены две из лучших: «Что муженек ни сделает, то и хорошо» и «Снеговик»». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 402—403.)