Однажды жена барабанщика, войдя в церковь, увидела новый алтарь с писанными маслом образами и резными ангелами. Ах, какие они были красивые — и те, что в славе своей изображены красками на холсте, и те, что вырезаны из дерева, раскрашены и вызолочены. Волосы их сияли, как золото и солнечный свет, — глаз не оторвешь. Но Господень солнечный свет все ж таки краше, сияет чище и багрянее меж темных деревьев, когда солнце клонится к закату. Чудесно — смотреть в лицо Господа! И жена барабанщика смотрела на багряное солнце, а думала при этом о ребенке, которого принесет аист, и так радовалась, что все смотрела, смотрела, от души желая, чтобы ребенку досталась толика этого блеска, чтобы он хоть чуточку походил на одного из сияющих ангелов с алтарного убранства.
Когда же она в самом деле, взяв сынишку на руки, подняла его к отцу, младенец впрямь предстал будто ангел из церкви: волосы как червонное золото, в них словно сиял багрец закатного солнца.
— Мое сокровище, мое золотце, мое солнышко! — воскликнула мать, целуя блестящие кудри, и горница у барабанщика словно звенела музыкой и песнями — счастьем, жизнью, весельем. На радостях барабанщик выбил палочками ураганную дробь. Барабан так и грянул, громко, весело:
— Рыжий! Мальчонка рыжий! Верь барабану, а не материным словам! Трам-та-та-там, трам-та-та-там!
И городок повторял, что твердил барабан.
* * *
Потом мальчика принесли в церковь, крестили. Имя он получил самое обыкновенное, Петером его нарекли. Весь городок, и барабан в том числе, звал его Петер, рыжий барабанщиков Петер, только мать, целуя его рыжие волосы, говорила: «Мое сокровище».
В овраге, на глинистом откосе подле дороги, многие выцарапывали на память свои имена.
— Известность никогда не мешает! — сказал барабанщик и тоже нацарапал там имена, свое и маленького сына.
Прилетели ласточки, в долгих странствиях им доводилось видеть куда более длинные надписи, высеченные в камне на стене индийского храма. Они гласили о великих подвигах могущественных царей, о бессмертных именах, таких древних, что ныне никто не умел ни прочесть их, ни произнести.
Имя! Слава!
Ласточки — они были из породы земляных — принялись строить в овраге гнезда: рыли в склоне норки. Дожди и морось размывали, стирали написанные там имена, в том числе имена барабанщика и его сынишки.
— Петерово все ж таки полтора года было целехонько! — сказал барабанщик.
«Дурачина!» — подумал барабан, но вслух сказал только:
— Бум-дум-дом! Дуболом!
А мальчонка, рыжий барабанщиков сынок, рос жизнерадостным да веселым. И голос у него был красивый, он умел петь и распевал как пташка в лесу — вроде бы мелодия, а вроде бы и нет.
— Надобно ему стать певчим! — говорила мать. — Петь в церковном хоре, стоять под прелестными золочеными ангелами, на которых он так похож!
— Хорек рыжий! — насмехались городские острословы. Барабан слыхал это от сплетницы-соседки.
— Не ходи домой, Петер! — кричали уличные мальчишки. — Ляжешь спать на чердаке, мигом верхний этаж займется, а барабан забьет тревогу: пожар! пожар!
— Берегитесь барабанных палочек! — отвечал Петер.
И хоть был он маленький, смело пошел на обидчиков и двинул ближайшему кулаком прямо в живот, так что у того подкосились ноги, а остальные кинулись врассыпную.
Городской музыкант был человек тонкий, благородный, как-никак сын королевского буфетчика. Петер ему нравился, он приводил мальчика к себе домой и часами учил играть на скрипке. Мальчик усваивал науку с легкостью, словно впору ему стать больше чем барабанщиком — городским музыкантом.
— Я буду солдатом! — говорил Петер, ведь он был еще совсем маленький и думал, что на свете нет ничего лучше, как носить ружье, знай себе маршировать — Ать-два! Ать-два! — да красоваться в мундире с саблей.
— Тогда учись слушаться барабана! Трам-та-та-там! Трам-трам! — сказал барабан.
— Н-да, вот бы ему выйти в генералы! — сказал отец. — Но для этого нужна война.
— Боже нас упаси от нее! — испугалась мать.
— Нам-то терять нечего! — возразил отец.
— А сынок? Мой сынок!
— Так ведь он вернется домой генералом!
— Без рук, без ног! — воскликнула мать. — Нет, я хочу сохранить мое сокровище целым-невредимым!
«Трам-та-та-там!» — грянул отцовский барабан, а с ним и все другие барабаны. Началась война. Солдаты выступили в поход, и барабанщиков сынок тоже.
— Золотце! Сокровище мое! — Мать плакала, отец мысленно видел сынка «знаменитым», а городской музыкант полагал, что на войне мальчугану делать нечего, лучше б дома остался, при музыке.
* * *
«Рыжая голова!» — говорили солдаты, и Петер смеялся, но если кто говорил «Лисья шкура!», он сжимал зубы и отворачивался, на это обидное прозвище не откликался.
Мальчонка был шустрый, толковый. Храбрец, весельчак, а это для солдата важней всего, говорили старые вояки.
В дождь и морось, вымокший до нитки, он не раз ночь напролет стоял в дозоре под открытым небом, но никогда не унывал, не падал духом, барабанные палочки выстукивали: «Трам-та-та-том! Всем подъем!» Поистине он был прирожденный барабанщик!
Настал день сражения, солнце еще не поднялось, но уже рассвело, воздух был холодный, битва — жаркая. Все вокруг тонуло во мгле тумана и порохового дыма. Пули и гранаты так и свистели, разили головы и тела, однако ж солдаты шли вперед. То один, то другой падал на колени, с окровавленным виском, лицом белый как мел. Маленький барабанщик пока был жив-здоров, он весело следил за полковым псом, который скакал перед ним, искренне радуясь, словно все это была забава, словно пули свистели кругом, только чтобы с ним поиграть.
«Марш! Вперед! Марш!» — вот какой приказ отдавал барабан, и отменить этот приказ было невозможно, хотя нет, все-таки возможно, и даже весьма разумно. В конце концов действительно пришла команда: «Назад! Отходим!» Но маленький барабанщик грянул: «Вперед! Марш!» Он понял приказ именно так, и солдаты повиновались барабану. Отличная дробь, призыв к победе для тех, кто собирался отступать.
Битва шла не на жизнь, а на смерть. Гранаты рвут тело в кровавые клочья, поджигают кучу соломы, где схоронился раненый, чтобы одиноким, покинутым лежать там долгие часы, покинутым, быть может, навсегда в этой жизни. Что толку так думать?! А люди все равно думают, даже далеко от поля сражения, в мирном городке. Думали об этом и барабанщик с женою, ведь их Петер был на войне.
— Ох как надоело мне их нытье! — ворчал старый отцовский барабан.
Был день сражения, солнце еще не поднялось, но уже рассвело. Барабанщик и жена его спали, заснули они только под утро, почти всю ночь говорили о сыне, ведь мальчуган был на войне — «в руце Божией». И отцу привиделось во сне, что война кончилась, солдаты вернулись домой и у Петера на груди блистал Серебряный крест; а матери снилось, будто она вошла в церковь, глянула на живописные образа, на резных ангелов с вызолоченными волосами и увидела меж ангелов своего любимого сыночка, свое сокровище. Он был в белых одеждах и пел так чудесно, как поют одни только ангелы, и вместе с ними вознесся ввысь в солнечном сиянье, ласково кивая матери.
— Мое сокровище! Мое золотце! — воскликнула она и тотчас проснулась. — Господь забрал его к себе! — Она молитвенно сплела руки, устремила взгляд на ситцевый кроватный полог и заплакала. — Где он лежит? Вместе с многими другими, в огромной могиле, что вырыта для погибших? А может, упокоился в глубокой топи? И никто не ведает, где его могила! Никто не прочел над ним слово Божие! — И мать произнесла про себя «Отче наш», поникла головою и от изнеможения впала в забытье.
Дни бегут что наяву, что во сне!
Близился вечер, радуга мостом перекинулась над полем сражения — от опушки леса до глубокой топи. В народе исстари существует поверье: в том месте, где радуга касается земли, зарыт клад, золотое сокровище. Вот и здесь тоже. Никто не думал о маленьком барабанщике, кроме родной матери, оттого и приснился ей такой сон.
А дни бегут, что наяву, что во сне!
Ни единого волоска не упало с его головы, ни единого золотого волоска. «Трам-та-ра-ром, трам-та-ра-ром, вот и он! Вот и он!» — наверняка сказал бы старый барабан или пропела мать, увидавши это наяву или во сне.
С песнями, с криками «ура!», в знак победы украсив штыки зеленью, шли солдаты домой — война кончилась, заключен мир. Полковой пес бежал впреди, широкими кругами, словно хотел втрое удлинить себе дорогу.
Шли недели, бежали дни, и вот Петер вошел в родительскую горницу, загорелый, ровно дикарь, ясноглазый, сияющий, будто солнышко. И мать заключила его в объятия, осыпала поцелуями губы, глаза, рыжие волосы. Сыночек вновь был с нею. Серебряного креста, который отец видел во сне, мальчик не сподобился, зато остался цел-невредим, что матери и не снилось. Как же они радовались — и смеялись, и плакали. А Петер обнял старый отцовский барабан:
— Ты по-прежнему здесь, дружище!
И отец выбил на нем ураганную дробь.
— Тут словно большущий пожар! — сказал барабан. — В горнице огонь, в сердцах огонь! Золотце-це-це-це-це!
* * *
А потом? Что было потом? Давайте-ка спросим у городского музыканта.
— Петер вовсе превзошел барабан, скоро и меня превзойдет! — говорил музыкант, а ведь он как-никак был сыном королевского буфетчика, однако ж то, чему он выучился за всю свою жизнь, Петер усвоил за полгода.
Парнишка прямо весь лучился — смелостью, душевной добротой. Глаза сияли под стать волосам, правда-правда.
— Надо бы ему покрасить волосы, — посоветовала соседка. — Вон дочка полицейского покрасила, и мигом жених нашелся.
— Так волосы-то у ней сразу после помолвки позеленели, ровно ряска в пруду, приходится их все время перекрашивать!
— На это у нее денег хватает! — сказала соседка. — И у Петера хватит. Он вхож в дома самых важных персон, даже к бургомистру, учит барышню Лотту играть на фортепианах.
Да, играть он умел! Дивной красоты мелодии, еще не записанные в нотных листах, словно изливались из самого его сердца. Играл он и светлыми ночами, и темными. Мочи нет терпеть! — твердили соседи и старый пожарный барабан.
Петер играл, и помыслы его устремлялись ввысь, вскипали планами на будущее: известность! слава!
А бургомистрова Лотта сидела за фортепиано, тонкие ее пальчики танцевали по клавишам, и звуки эхом откликались у Петера в сердце, теснили грудь, и было так не однажды, а несчетно раз, и вот в один прекрасный день он схватил тонкие пальчики, схватил изящную ручку, поцеловал ее и заглянул девушке в большие карие глаза. Господь ведает, что он сказал, нам же позволено лишь догадываться. Лотта зарделась, даже плечи и шея вспыхнули как маков цвет, но не сказала ни слова, — в этот миг в комнату вошел гость, сынок статского советника; лоб у этого юноши был высокий, чистый, с большущими залысинами. И Петер долго сидел вместе с ними, а Лотта ласково смотрела на него.
Вечером, вернувшись домой, он говорил о большом мире и о сокровище, каким была для него скрипка.
Известность! Слава!
— Шум-гам-тарарам! — сказал отцовский барабан. — С Петером-то впрямь беда! Вроде как пожар в дому, сдается мне.
На другой день мать пошла на рыночную площадь, а вернувшись, сообщила:
— Новость-то какая, Петер! Замечательная новость! Бургомистрова Лотта обручилась вчера вечером с сынком статского советника!
— Не может быть! — воскликнул Петер, вскочив со стула.
Но мать сказала, что это правда, она узнала новость от жены цирюльника, а цирюльник — от самого бургомистра.
Петер побледнел как смерть и снова опустился на стул.
— Боже милостивый, тебе плохо, сынок? — всполошилась мать.
— Нет-нет, все хорошо! Только оставь меня в покое! — отвечал он, и слезы покатились у него по щекам.
— Сынок! Сокровище мое! — Мать тоже заплакала, а барабан пропел, но не вслух, а про себя:
«С Лоттой конец! С Лоттой конец!» Кончилась песня, допета!»
* * *
Но песня не кончилась, в ней было еще много строф, длинных, дивно прекрасных, — сокровище целой жизни.
— Ишь, как она пыжится да цену себе набивает! — говорила соседка. — Все, видите ли, должны читать письма, которые она получает от своего сокровища, слушать, что пишут в газетах про него и про его скрипку. Деньги парнишка шлет, это верно, и они ей нужны, вдова ведь как-никак.
— Он играет императорам и королям! — говорил городской музыкант. — Мне такого не выпало, однако ж он мой ученик и не забывает своего старого учителя.
— Отец когда-то видел во сне, — говорила мать, — что Петер вернулся после войны с Серебряным крестом на мундире. На войне ему креста не досталось, там это ох как непросто. Зато теперь у него Рыцарский крест. Жаль, отец не дожил!
— Прославился он! — сказал старый барабан, и весь городок с ним согласился: сын барабанщика, рыжий Петер, который ребенком бегал в деревянных башмаках, был барабанщиком и играл на танцах, — Петер прославился!
— Сперва он играл для нас, а уж потом стал играть для королей! — объявила бургомистрова жена. — А по Лотте в ту пору как вздыхал! Всегда высоко метил! Но тогда это была невероятная дерзость! Муж мой очень смеялся, когда услыхал про этот вздор! А теперь Лотта статская советница!
Бесценное сокровище было заложено в сердце и душе бедного мальчугана, который маленьким барабанщиком подал победный сигнал «марш! вперед!» тем, что собирались отступать. Бесценное сокровище было заключено в его груди — безбрежный океан звуков. Бурным потоком лились они из скрипки, словно в ней прятался целый орган, словно по струнам плясали все эльфы летней ночи. В напевах слышались трели дрозда и полнозвучный голос человека, оттого-то и откликались они восторгом в других сердцах и всюду славили имя сына барабанщика. Да, это было как огромный пожар, пожар упоительного восторга.
— Он ведь такой красивый! — говорили молодые дамы, и старые дамы согласно кивали, а самая старая завела альбом для локонов знаменитостей, затем только, чтоб выпросить прядку из роскошной гривы молодого скрипача, памятку, сокровище.
И вот сын вошел в бедную горницу барабанщика, красивый, как принц, счастливый больше, чем король. Глаза ясные, лицо сияет. Он обнял мать, и она расцеловала его горячие губы и расплакалась, но были это сладкие слезы счастья. А сын кивнул каждой вещи в комнате — столу, стульям, комоду с чайными чашками и цветочными вазами, кивнул откидной лавке, на которой спал ребенком, старый же барабан поставил посреди горницы и сказал ему и матери:
— Отец наверняка захотел бы, чтобы нынче я выбил ураганную дробь! Так я и сделаю!
И барабан грянул поистине как гром и был так польщен, что тугая кожа не выдержала, разорвалась.
— Вот это удар так удар! — вскричал старый барабан. — Памятка мне от него на веки веков! От этакой радости за свое сокровище сердце у матери тоже, поди, может разорваться!
* * *
Вот и вся история про сокровище.
Примечания
«Сокровище» (Guldskat) — впервые опубликована в 1865 г. (См. примеч. к сказке «Блуждающие огоньки в городе».) Написана в имении Фрийсенборг. «Лесное уединение, сад, полный цветов, уютные комнаты замка — все это связано в моих воспоминаниях с этой сказкой». (См. Bemaerkninger til «Eventyr og historier», s. 405.)