В Китае император, как ты, наверное, знаешь, китаец, и все, кто его окружает, тоже китайцы. Дело было давно, много лет назад, но именно поэтому стоит послушать эту историю, пока мы ее не забыли!
Во всем мире не нашлось бы дворца роскошнее императорского: он весь был из тончайшего, ценнейшего фарфора, такого хрупкого, что страшно дотронуться, поэтому следовало быть начеку. В саду росли удивительные цветы, к самым роскошным из них привязывали серебряные колокольчики, чтобы их звон привлекал внимание тех, кто проходил мимо. Да, в императорском саду все было продумано до мелочей, а тянулся он так далеко, что сам садовник не знал, где сад кончается. А если бы кто-нибудь решился его пройти, то попал бы в чудный лес с высокими деревьями и глубокими озерами. Лес простирался до самого моря, синего и бездонного. Большие корабли проплывали под ветвями деревьев, а в них жил соловей; он пел так бесподобно, что даже бедный, удрученный заботами рыбак, пришедший ночью вытащить невод, замер на месте, слушая соловьиные трели. «Господи, как прекрасно!» — вырвалось у него, но потом он вернулся к своим делам и забыл про птицу. Однако на следующую ночь, когда рыбак вновь пришел на берег и услышал соловья, он снова воскликнул: «Господи, как прекрасно!»
Со всех концов света съезжались в столицу императора путешественники. Они восхищались городом, дворцом и садом, но когда слышали соловья, говорили: «Это лучше всего!»
Вернувшись домой, путешественники рассказывали обо всем, что видели; и ученые написали множество книг о городе, дворце и саде, но и про соловья не забыли — его они ставили превыше всего. Поэты слагали замечательные стихи в честь соловья, который жил в лесу у бездонного моря.
Книги расходились по всему свету, и вот некоторые из них дошли до императора. Он сидел на золотом троне и, читая, поминутно кивал головой: так нравились ему восторженные описания города, дворца и сада. «Но соловей лучше всего!»
— Как же так! — воскликнул император. — Соловей! Ничего про него не знаю! В моей империи, в моем собственном саду живет такая птица, а я ее никогда не слышал! Только в книгах о ней читаешь!
И он вызвал к себе первого вельможу, такого надутого от важности, что, если кто-нибудь из людей попроще осмеливался заговорить с ним или спросить о чем-то, он произносил лишь «пф», а это ведь ничего не означает.
— Оказывается, у нас здесь есть весьма примечательная птица, которая называется соловей! — сказал король. — Ее считают самой лучшей в моем великом государстве! Почему никто ни разу мне о ней не рассказывал?
— Никогда не слыхал о ней! — ответил первый вельможа. — Ее не представляли ко двору!
— Я желаю, чтобы ее доставили мне сегодня вечером, пусть споет для меня! — приказал император. — Всему миру известно, что у меня есть, а я этого не знаю!
— Я никогда не слышал о такой птице! — повторил первый вельможа. — Но я разыщу ее!
А где ее искать? Первый вельможа бегал вниз и вверх по всем лестницам, по всем залам и коридорам, но никто из тех, кого он встречал по пути, ничего не слышал о соловье.
Первый вельможа бегом вернулся к императору и доложил, что соловья, наверное, выдумали сочинители книг.
— Ваше императорское Величество не должны верить всему, что пишут в книгах! Это выдумки и то, что называют черной магией!
— Книга, в которой я это прочел, прислана мне могущественным императором Японии, в ней не может быть неправды! Я желаю услышать соловья! Он должен вечером быть здесь! Я беру его под свое высочайшее покровительство! А если его здесь не будет, всем придворным после ужина надают палками по животу!
— Тцинг-пе! — сказал первый вельможа и снова принялся бегать вверх и вниз по лестницам, по залам и коридорам; с ним бегали и добрая половина придворных — никому не хотелось отведать палок по животу. И они всех спрашивали об удивительном соловье, которого знает весь мир, а при дворе никто.
Наконец на кухне нашли маленькую бедную девочку. Она сказала:
— О Господи! Как не знать соловья! Как он поет! Каждый вечер мне позволено относить объедки с императорского стола моей бедной больной матери, она живет у самого моря. И когда я возвращаюсь обратно и сажусь передохнуть в лесу, то слышу пение соловья! И мои глаза наполняются слезами, мне кажется, что это моя мать целует меня.
— Послушай, кухарочка! — сказал первый вельможа. — Ты будешь принята на постоянную работу на кухне, и я получу для тебя разрешение смотреть, как трапезничает император, если ты отведешь нас к соловью. Он приглашен сегодня вечером ко двору!
И все, в том числе половина придворных, отправились в лес, где обычно пел соловей. Шли они, шли, и тут замычала корова.
— О! — воскликнул молодой придворный. — Какая, однако, сила в таком маленьком создании! Но я, точно, слышал его раньше!
— Нет, это мычит корова! — сказала девочка. — Нам еще далеко до места.
В пруду заквакали лягушки.
— Прелестно! — сказал китайский священник. — Теперь я его слышу! Точно маленькие церковные колокола!
— Нет, это лягушки! — сказала девочка. — Но думаю, мы скоро и соловья услышим.
И тут запел соловей.
— Вот он! — воскликнула девочка. — Слушайте, слушайте! Вон он сидит! — И она указала на серенькую птичку в ветвях.
— Возможно ли это? — удивился первый вельможа. — Вот уж не думал, что он такой! Совсем невзрачный! Наверное, растерял все свои краски при виде стольких знатных особ!
— Соловушка! — громко крикнула девочка. — Наш милостивый император хочет, чтобы ты для него спел!
— С большим удовольствием! — ответил соловей и запел так, что наслаждение было слушать.
— Точно хрустальные колокольчики звенят! — сказал первый вельможа. — Посмотрите, как работает его горлышко! Странно, что мы никогда раньше его не слышали! Он будет иметь огромный успех при дворе!
— Спеть мне императору еще? — спросил соловей; он думал, что здесь был и сам император.
— Мой изумительный соловушка! — сказал первый вельможа. — Я имею счастье пригласить вас сегодня вечером на придворное торжество, на котором вы непременно очаруете его императорское величество своим превосходным пением!
— Его лучше слушать в зеленом лесу! — сказал соловей, но охотно согласился на предложение, услышав, что таково желание императора.
Дворец разубрали лучше некуда. Фарфоровые стены и пол сверкали при свете тысяч золотых ламп, в коридорах стояли красивейшие цветы с колокольчиками, которые от всей этой беготни и сквозняка звенели так, что заглушали человеческие голоса.
Посреди громадного зала, где восседал император, установили золотой шест, предназначенный для соловья. Собрался весь двор, маленькой кухарке тоже позволили стоять в дверях — она же получила теперь звание настоящей поварихи. Разодетые в пух и прах придворные не сводили глаз с маленькой серой птички, которой император кивнул головой.
И соловей запел так прекрасно, что у императора на глазах выступили слезы и потекли по щекам. Тогда соловей залился еще более изумительными трелями, проникавшими в самое сердце. Император был в восторге и сказал, что жалует соловью свою золотую туфлю — носить на шее. Но соловей поблагодарил и отказался — он и без этого награжден в полной мере.
— Я видел слезы на глазах императора, это для меня величайшая награда! Слезы императора обладают удивительной силой! Видит Бог, я награжден сполна!
И снова зазвучали его сладостные, восхитительные трели.
— Очень милая манера пококетничать! — сказали дамы и начали набирать в рот воды, чтобы она булькала и у них в горле, когда кто-нибудь с ними заговорит. Они считали, что таким образом сами запоют соловьями.
Лакеи и горничные объявили, что они тоже весьма довольны, а это дорогого стоит, потому что им угодить труднее всего. Да, соловей имел большой успех.
Он остался при дворе, ему выделили собственную клетку, разрешили прогулки — два раза днем и один раз ночью. К нему приставили двенадцать лакеев, каждый из которых крепко держал в руках шелковую ленту, привязанную к его ножке. Немного удовольствия от подобной прогулки.
Весь город говорил об удивительной птице, и если встречались на улице двое, то один произносил «соло», а другой подхватывал «вей», и оба понимающе вздыхали. В честь колбасника назвали одиннадцать сыновей, но ни у одного из них не было голоса.
Однажды императору доставили большую посылку с надписью: «Соловей».
— Вот еще одна книга о нашей знаменитой птице! — сказал король.
То была не книга, а небольшое произведение искусства — в ящичке лежал искусственный соловей, похожий на настоящего, но весь усыпанный брильянтами, рубинами и сапфирами. Стоило завести птицу, как она начинала петь одну из мелодий настоящего соловья и поводить хвостиком, отливавшим серебром и золотом. На шее у нее висела ленточка, на которой было написано: «Соловей японского императора жалок по сравнению с соловьем китайского императора».
— Какая красота! — воскликнули все, а тому, кто доставил птицу, немедленно присвоили титул «главного императорского поставщика соловьев».
— Теперь они должны петь вместе, вот будет дуэт!
Но петь вместе у них не получилось: настоящий соловей пел на свой лад, а искусственный звучал, как шарманка.
— Это не его вина! — сказал капельмейстер. — Он отлично держит такт и поет по моей методе!
И искусственному соловью предоставили петь одному. Он имел такой же успех, как и настоящий, зато смотреть на него было намного приятнее — он сверкал, как браслеты и броши.
Тридцать три раза пропел он одно и то же и ничуть не устал. Собравшиеся охотно послушали бы его еще, но император посчитал, что надо дать возможность и настоящему соловью попеть немножко. Но где же он? Никто и не заметил, как он выпорхнул в открытое окно и полетел к себе в зеленый лес.
— Что же это такое?! — воскликнул император, и все придворные начали ругать соловья, называя его в высшей степени неблагодарной тварью.
— Зато у нас осталась самая лучшая птица! — сказали они, и искусственному соловью пришлось в тридцать четвертый раз пропеть ту же мелодию. Но выучить ее как следует пока никто не сумел — такая она была трудная. Капельмейстер всячески расхваливал птицу, заверяя всех, что она превосходит настоящего соловья не только внешним видом и многочисленными брильянтами, но и внутренними достоинствами.
— Видите ли, господа, и в первую очередь мой император! Когда речь идет о настоящем соловье, то вы не можете знать, что ему взбредет в голову, у искусственной же птицы все известно заранее! Она будет петь именно так, а не иначе! За нее можно отвечать, ее можно даже разобрать и продемонстрировать плоды человеческого ума: как расположены валики, каким образом и в какой последовательности они действуют!
— Мы такого же мнения! — согласились присутствующие, и капельмейстеру в следующее воскресенье разрешили показать птицу народу.
— И пусть послушают, как она поет! — распорядился император.
Люди послушали и остались весьма довольны, развеселились так, словно напились чаю, ведь это же очень по-китайски. Все восклицали «О!», поднимали вверх указательные пальцы и кивали головами. Но бедный рыбак, слышавший настоящего соловья, сказал:
— Звучит довольно красиво и похоже, но чего-то не хватает, сам не знаю чего!
А настоящего соловья изгнали из пределов государства.
Искусственная птица заняла свое место на шелковой подушке рядом с императорским ложем. Вокруг были разложены пожалованные ей золото и драгоценные камни. Ее возвели в ранг «императорского певца ночного столика первой степени с левой стороны», потому что император считал главной ту сторону, на какой находится сердце, а сердце находится слева даже у императора.
Капельмейстер написал двадцать пять томов книг об искусственной птице — ученых и длинных, и полных самых мудреных китайских слов. Но придворные уверяли, что прочитали их и все поняли, иначе бы их сочли глупцами и отколотили бы палками по животу.
Так прошел год. Император, двор и все остальные китайцы знали наизусть каждый перелив в песне искусственной птицы, но именно это им нравилось больше всего: они теперь сами могли ей подпевать, что и делали. Уличные мальчишки распевали: «Ци-ци-ци! Клюк-клюк-клюк!» И император напевал то же самое! Как мило!
Но как-то вечером, когда император лежал в постели и слушал пение искусственной птицы, в ней что-то лопнуло, зажужжало, все колесики завертелись, и музыка смолкла.
Император вскочил с постели и велел позвать лейб-медика, да чем тот мог помочь! Послали за часовщиком и тот после долгих разговоров и тщательных осмотров кое-как починил птицу, но предупредил, что с ней надо обращаться очень бережно: зубчики поизносились, а заменить их на новые, чтобы они точно воспроизводили мелодии, нельзя. Вот какая случилась беда! Строго-настрого запретили заводить птицу чаще, чем раз в год. Но капельмейстер произнес краткую речь, полную мудреных слов, в которой доказал, что птица ничуть не стала хуже, значит, так оно и было.
Прошло еще пять лет, и страну постигло огромное горе: все любили императора, а он заболел и находился, как говорили, при смерти. Уже провозгласили имя нового императора, но народ толпился на улице, желая узнать у первого вельможи, как обстоит дело со старым.
— Пф! — отвечал он, качая головой.
Бледный, похолодевший, лежал император на своем роскошном ложе. Придворные, думая, что он уже умер, спешили поклониться новому императору. Лакеи выбегали из покоев, чтобы поболтать о новостях, а горничные собирались за чашкой кофе. Все залы и коридоры были устланы коврами, заглушавшими шум шагов, поэтому кругом царила тишина.
Но император еще не умер. Недвижимый и бледный, лежал он на своем роскошном ложе под бархатным балдахином с золотыми кистями. Под самым потолком было распахнуто окно, сквозь которое на императора и искусственную птицу светила луна.
Бедный император едва дышал, казалось, кто-то сидит у него на груди. Он открыл глаза и увидел, что это смерть, — она надела его золотую корону, в одной руке держала его золотую саблю, а в другой — великолепный штандарт.
Из складок бархатного балдахина выглядывали странные головы: одни гадкие, другие милые и добрые. То были злые и добрые дела императора, смотревшие на него в то время, как смерть сидела у него на груди.
— Это помнишь? — шептали головы одна за другой. — Помнишь это? — и рассказывали ему столько всякого, что у него на лбу выступил пот.
— Я ничего об этом не знал! — сказал император. — Музыку сюда, музыку! Большие китайские барабаны! — закричал он. — Чтобы я не слышал, что они говорят!
Но головы продолжали шептать, а смерть, словно китаец, кивала в ответ на их речи.
— Музыку! Музыку! — крикнул император. — Милая, золотая птичка! Пой хоть ты, пой! Я тебя одарил золотом и драгоценностями, я сам повесил тебе на шею золотую туфлю! Пой же, пой!
Но птица молчала: некому было ее завести, а без этого она петь не могла. Смерть же по-прежнему не сводила с императора своих огромных пустых глазниц. И в покоях царила тишина, жуткая тишина.
И тут за окном зазвучала изумительная песня — на ветке дерева сидел живой соловушка. Услыхав о болезни императора, он прилетел, чтобы своим пением утешить и обнадежить его. Он пел, и призраки стали бледнеть, и кровь быстрее побежала по жилам ослабевшего тела императора. Сама смерть заслушалась соловья и все повторяла:
— Пой еще, соловушка, пой еще!
— Тогда отдай мне золотую саблю! Отдай мне драгоценный штандарт! Отдай мне императорскую корону!
И смерть отдавала ему за каждую песню одно сокровище за другим, а соловей продолжал петь. Он пел о тихом кладбище, где растут белые розы, о том, как благоухает бузина и как свежая трава орошается слезами живых людей. И смерть затосковала по своему саду и, свившись в холодный белый туман, вылетела в окно.
— Спасибо, спасибо тебе, божественная птичка! — сказал император. — Я узнал тебя! Это тебя я изгнал из моего государства! А ты своим пением отогнала от моей постели злые видения, согнала с моей груди смерть! Чем я могу отблагодарить тебя?
— Ты уже отблагодарил меня! — ответил соловей. — На твоих глазах были слезы, когда я пел для тебя в первый раз, — я этого никогда не забуду! Эти драгоценные слезы греют сердце певца! А сейчас поспи и просыпайся здоровым и сильным! Я буду петь для тебя!
Соловей запел, и император погрузился в сладкий сон, благодатный, освежающий сон.
Когда он проснулся, бодрый и здоровый, в окно уже светило солнце. Никто из слуг к нему еще не явился, все думали, что император умер, и только соловей продолжал петь.
— Останешься у меня навсегда! — сказал император. — Будешь петь, когда сам захочешь, а искусственную птицу я разобью вдребезги.
— Не делай этого, — сказал соловей. — Она старалась, как могла. Пусть она по-прежнему будет у тебя! Мне же невозможно жить во дворце. Но позволь мне прилетать, когда захочется, и по вечерам садиться на ветку за окном и петь для тебя. Мое пение принесет тебе радость и заставит задуматься! Я буду петь о счастливых и несчастных, о добре и зле, что неведомо для тебя творятся вокруг! Певчая птичка летает повсюду, залетает под крышу и бедного рыбака, и крестьянина, к каждому, кто находится далеко от тебя и твоего дворца! Я люблю твое сердце больше, чем твою корону, хотя корона несет в себе определенный ореол святости! Я буду прилетать и петь для тебя! Но обещай мне одно!
— Все, что хочешь! — ответил император, стоя в своем императорском одеянии, в которое он облачился самостоятельно, и прижимая к сердцу тяжелую золотую саблю.
— Прошу тебя, не говори никому, что у тебя есть птичка, которая рассказывает тебе обо всем! Так будет лучше!
И соловей улетел.
Вошли слуги поглядеть на покойного императора и застыли на пороге. А император произнес:
— Доброе утро!
Примечания
«Соловей» (Nattergalen) — впервые опубликована в 1844 г. (См. примеч. к сказке «Ангел».) Поводом к ее написанию послужило знакомство Андерсена со шведской певицей Йенни Линд (1820—1887).